Конец августа – первые недели сентября 1919 г. были, наверное, одними из самых позорных страниц в истории добровольческого движения. Тогда после вскрытия киевских злодеяний большевиков толпа обывателей, подзуживаемая черносотенной прессой, стала изливать свой гнев на головы еврейской диаспоры. Лишь с помощью военной силы удалось избежать массовых убийств и погрома
Возбужденная толпа
Начало сентября 1919 г. киевский обыватель провел на улицах в толпе встречающих добровольческую армию. Но настроения этой толпы стремительно менялись – от восторгов до лютой ненависти к виновникам многомесячных мучений. Жертвами таких настроений стали, к сожалению, люди непричастные – еврейская диаспора.
Все началось задолго до бегства большевиков. Киевская студентка записывает:
«Появилась… нелегальная добровольческая газета с воззванием Деникина… Тон очень приличный, кроме абзаца, относящегося к евреям: советует выделить из своей среды вредные элементы и т. п.».
С первых же дней новой власти, по словам А. Гольденвейзера, «фанатики и слепцы стремились использовать всеобщие чувства траура и скорби для человеконенавистнических, пагубных целей. Возбуждение народа, как и следовало ожидать, направилось… против евреев… Народ, проклиная большевизм, находил в евреях его живое воплощение. А погромные идеологи всеми силами поддерживали и лелеяли в нем эти чувства и представления».
Сотрудница китайского консульства рассказывает, как развивались события 31 августа:
«Всюду царит радость, знакомые при встрече поздравляют друг друга… Но уже есть тень па картине, уже ползет откуда-то и раздается все громче и громче… слово «жид»… В толпе уже один только разговор, одна общая для всех тема: «жид». Ненависть к ним объединила всех, и какая ненависть: «жиды, жидовка, комиссар, комиссарши». «Бить, резать, грабить»».
Метко характеризует возбужденную толпу главный редактор газеты «Рада» А. Никовский: «Обыватель не идет в армию, не несет воинской повинности, а просто хочется ему кого-то за эту святую кровь побить… Опасность общественности и общественному строю от этих обывательских настроений угрожает и самой власти, ибо опьяневшая от крови толпа способна лишь на пьяное кровопролитие…
Скажите мне, потомственные киевские мещане, чем портной Репетур или закройщик Фридман виноваты, что Фрейдберг пытал, мучил и убивал невинных людей? Фрейдберг упаковал свои манатки давно и выехал пытать недобитую интеллигенцию в Чернигов… Если наши обыватели так сердиты и активны, пускай найдут и поймают Фрейдберга».
До поры дело не заходило дальше разговоров в толпе и оскорбительных выкриков. Но вскоре, распробовав вкус первой крови и убедившись в своей безнаказанности, толпа от слов перешла к делам кровавым.
Суд Линча по-киевски
Эксцессы начались в первый же день.
«31-го августа… После двух часов стали возникать манифестации. Огромная толпа двигалась по Крещатику к думе. Вдруг выстрел, крики. К счастью, кончилось избиением одного лишь господина… Оказывается, что по городу распространился слух, что евреи будут стрелять из окон в добровольцев», – записывает киевская студентка.
Безобразия продолжались и позже. По словам А. Гольденвейзера, расходившиеся обыватели «хватали и избивали людей, которых – правильно или неправильно – «признавали» за бывших комиссаров. В лучшем случае их отводили в контрразведку. Оттуда же, продержав их пару недель, обычно отпускали с миром».
Один из таких случаев описывает сотрудница китайского консульства: «У самого исполкома свалка, окружили кого-то, одетого в грузинскую форму, и бьют его… «Что такое, в чем дело?» – спрашиваю. «Чекиста поймали», – радостно гогочет толпа. – «Да почем же они знают, что это чекист?» – «Ну как же, того вся улица знала, тоже папаху носил».
Два офицера пытаются отстоять его; говорят, что чекистов надо арестовывать, а не избивать на улице. Их не слушают, еще немного – будут бить и их».
К первым числам сентября счет жертв самосудов шел уже на десятки: «Однажды, неподалеку от ЧК, я встретила г-на Н., богатого помещика… «Всех перерезать надо, – говорил Н. – Сколько они христианской крови пролили, сколько над нами издевались».
«Да что, барин! Слышно, уже на Слободке убили 70 человек»».
Преследованию подверглась и юная Н. Хазина – ее изводила когда-то приветливая хозяйка кафе на Софиевской пл., где развивался их роман с О. Э. Мандельштамом. Позже Н. Я. Мандельштам вспоминала:
«Хозяйка… целыми днями дежурила у дверей, чтобы изловить хоть кого-нибудь из прежних посетителей и выдать белым… Первым ей попался Эренбург, но сумел отвертеться. Он предупредил меня, чтобы я не ходила по Софиевской… Следующей попалась я, и… хозяйка требовала, чтобы я сказала, где тот, «с кем ты гуляла», потому что именно его она считала главным большевиком и мечтала немедленно растерзать».
В те дни пострадало немало случайных людей. Так, толпой был растерзан председатель киевского автомобильного клуба И. И. Подборский.
Киевская студентка считает беспорядки и эксцессы спланированными:
«Кажется, такие выступления были заранее подготовлены, так как я еще вчера заметила, что многие брюнетки носят нашейные крестики поверх одежды. Христиане знали о том, что будет делаться на улицах».
Признаки и проводники зловещего плана
Злой умысел очевидцы подозревают и в широком освещении злодеяний ЧК в момент наивысшего возбуждения толпы. Тогда для всеобщего обозрения открылись тюрьмы и морг Анатомического театра; начались раскопки захоронений. Увиденное потрясло обывателя – и тут же жажда мести вытеснила чувство скорби.
«Власть, конечно, нарочно оставляет ЧК открытыми для всех», – считает студентка.
«Киевские обыватели по приглашению каких-то недальновидных и опасных жалобщиков совершали паломничество на Садовую улицу д. 5 смотреть на гору трупов, что оставила после себя киевская советская чрезвычайка. Люди… от этого ужаса быстро сами звереют и, справедливо ужасаясь, делают все как один несправедливый вывод: нужно бить жидов!..
Я… решительно наказал бы того погромного любезника, который гостеприимно открыл ворота дома №5 на Садовой для всего Киева», – вторит девушке главный редактор «Рады» А. Никовский.
Свою лепту в разжигание юдофобских настроений внесла пресса. После прихода добровольцев возобновился выход ряд газет, ранее закрытых большевиками. И первую скрипку в черносотенном хоре сразу же стал играть «Киевлянин». Ее издатель В. Шульгин считал, что у него есть свой личный счет к евреям, поскольку в расстреле киевской ЧК ряда видных русских националистов был виноват ее глава – еврей.
В первом же номере газеты была напечатана его статья «Они вернулись», где между прочим говорилось:
«Русские войска должны были уйти из Киева, оставляя матерь городов Русских немецким желто-голубым наймитам… Сегодня… я хочу повторить слова отца: да, этот край русский. Мы не отдадим его ни украинским предателям, покрывшим его позором, ни еврейским палачам, залившим его кровью».
Другие статьи издания дышали просто пещерными страстями. Киевская студентка сравнивает тон газеты с рупором большевистского террора «Красным Мечом» и отмечает:
«Читать гнусные, глупые статьи Шульгина… – это хороший отдых для нервов после большевиков».
По ее словам, жажда мести, умело подогреваемая прессой, ослепила всех вокруг:
«Жена Шульгина пишет под псевдонимом Vendetta. Это слово – символ добровольческого движения. Они пришли мстить, не восстанавливать попранные большевиками человеческие права, а только мстить. Их возмущает не террор сам по себе, …а то, что это направлено против них».
Наихудшим являлось то, что представители черносотенных кругов были вхожи в высокие властные кабинеты – а значит, справедливости жертвам эксцессов ожидать не приходилось.
Добровольческий позор
Антисемитские настроения распространялись с молчаливого согласия офицеров ВСЮР. Последние зачастую оправдывали эксцессы – грабежи, издевательства, расправы и самосуды, происходившие на киевских улицах. По словам К. Г. Паустовского, тогда на окраинах Киева время от времени звучала любимая песня добровольцев:
«Черные гусары,
Спасай Россию, бей жидов, –
Они же комиссары!».
Тщетно жертвы эксцессов обращались к властям за защитой.
«Мой начальник рассказывал мне, что евреям, жалующимся на ограбление, деникинские офицеры отвечают: раз ты жид, так тебе и надо», – пишет студентка.
Хотя власти и уверяли киевлян, что законопослушным гражданам ничего не грозит и бояться контрразведки не нужно – «мы не большевики, не расстреливаем» – друзья и близкие тех, кого возбужденная толпа волокла туда, по дороге избивая, испытывали нешуточную тревогу.
Студентка записывает:
«Киевляне пока с помощью контрразведки сводят счеты. Служащие этого учреждения шантажируют людей (и не только евреев, а даже христиан), которых они обвиняют в коммунизме, требуя денег под угрозой ареста и расстрела».
И вырваться из застенков деникинской спецслужбы не так-то просто. По словам А. Гольденвейзера, «единственным способом вызволить кого-либо из контрразведки было найти знакомого следователя или нащупать путь к кому-либо из небессеребренных чинов канцелярии».
Под стать мздоимству контрразведчиков было и поведение армейских подразделений. На проблему даже обратил внимание лично А. И. Деникин: «До меня дошли сведения, что… отдельные мало дисциплинированные части проводят бесплатные реквизиции имущества, а отдельные воинские силы насильственно отбирают имущество мирных жителей… Случаи эти остаются нерасследованными, виновные не наказываются, а пострадавшие мирные жители не вознаграждаются за убытки».
Если в Киеве при попустительстве военного руководства в лице генералов Бредова и Драгомирова творилось такое беззаконие, то на окраинах, в предместьях и в провинции происходили вовсе ужасные вещи. Студентка пишет:
«Евреев выбрасывают из поездов и убивают на станциях. Солдаты на какой-то станции между Киевом и Харьковом хотели расстрелять Э. Его спасло вмешательство двух солдат-евреев».
Но последних среди добровольцев становилось все меньше: «Всех евреев-офицеров (Керенского производства) не принимают в армию, а заставляют подавать в отставку. Я знаю многих, которым так отказали».
Гасить немедленно!
Наконец до властей начала доходить вся опасность столь возбужденного состояния киевской улицы. Первой забила тревогу Дума:
«Гор. голова Е. П. Рябцов во главе особой думской делегации посетил… коменданта г. Киева полковника Удовиченко для совместного обсуждения вопроса о мерах по недопущению наблюдающихся ныне эксцессов по отношению к заподозренным в участии в большевизме. Думская делегация указала на напряженное настроение населения и на необходимость принятия мер к недопущению эксцессов. Полковник Удовиченко указал, что военные власти озабочены сохранением порядка в городе и охраной населения», – пишет «Киевлянин».
Высказался на страницах прессы и начальник гарнизона:
«Объявляю во всеобщее сведение, что я не остановлюсь перед самыми суровыми мерами в отношении тех, кто самочинными расправами, самосудами и погромной агитацией будет мешать командованию добровольческой армии установить в городе нормальный государственный порядок».
И военные начали действовать: массовые скопления на улицах запрещались; вводился комендантский час с 11 вечера до 6 утра. Командир Киевской городской Государственной стражи, заменившей милицию, приказал чинам своей службы корректно обращаться с населением и арестованными.
Контрразведка сразу же оказалась перегружена работой – вследствие того, что чересчур бдительные граждане тащили туда всех подряд по малейшему подозрению. Поэтому приказом начальника гарнизона только ей оставлялось право производить обыски и аресты по подозрению в большевизме. Кроме того, там началась кампания по борьбе с ложными доносами.
Вопросами же пострадавших от реквизиций и грабежей добровольцев озаботился лично генерал А. И. Деникин: «Приказываю… составлять особые акты о всех случаях грабежей, бесплатных реквизиций и насилий, чинимых воинскими частями и чинами в отношении мирных жителей».
Меры военных принесли результат. В первых числах сентября страсти немного улеглись, и призрак погрома отодвинулся. Правда, не исчез вовсе, вылившись через месяц, в октябре 1919-го, в настоящий погром – с грабежами, насилием, убийствами.
Но объектом травли в прессе и преследований черносотенной толпы стала не только еврейская община Киева. Досталось и сторонникам независимости Украины.