Человек, который сейчас пытается понять, как и чем жил Киев сто лет назад, должен иметь в виду два важных обстоятельства. Первое – систематизированных источников информации о быте того времени по сравнению, например, с аналогичными источниками времен Второй мировой войны, в сотни, если не тысячи, раз меньше. Практически это исчезающе малая величина. Так что полагаться приходится в первую очередь на газеты того времени. И здесь вступает в силу второе обстоятельство – тогдашние газеты писали далеко не обо всем, что происходило на улицах Киева и в умах горожан.
Несмотря на их бросающееся в глаза тематическое разнообразие (в целом пресса 1916 года была, надо признать, профессиональнее прессы 2016-го), раскрытие некоторых тем было невозможно по идеологическим и цензурным соображениям. Поэтому приходится собирать информацию буквально по крупицам.
Так, например, в газетах той поры не найдешь сообщений о том, что имперский патриотизм, всколыхнувший страну в 1914 году, в 1916-м сошел на нет. И это понятно – как и четверть века спустя (все больше историков предлагают сегодня считать Первую и Вторую мировую войны этапами одной мировой войны, разделенными двумя десятилетиями), концепция «малой кровью, могучим ударом» быстро развалилась. Война приобрела затяжной характер, и в тыловом в то время Киеве это выражалось не только в бытовых трудностях, но и в нескончаемом потоке прибывающих с фронта на лечение раненых.
Визуально (воспользуемся модным словом) это выражалось в том, что в яркой летней толпе горожан резко выделялись люди в затертых больничных халатах и каком-то тряпье. (Уже в начале войны те, кто координировал больничную благотворительность, призывали приносить в лазареты не конфеты и фрукты, а одежду – раненых обычно привозили с фронта в униформе, превратившейся в лохмотья). А поскольку раненым был разрешен бесплатный проезд в общественном транспорте (для чего в Киеве цену билета для остальных категорий подняли на одну копейку), калек можно было увидеть везде – наглядно демонстрирующих горожанам самую неприглядную сторону войны.
Раненых было так много, что в Киеве под лазареты использовались в числе прочих и помещения театров. Правда, несмотря на это обстоятельство, как и на то, что многие артисты киевских театров были мобилизованы, представления продолжались. Дело в том, что слово «мобилизован» не обязательно означало немедленную отправку на фронт. Часто мобилизованных просто переселяли в казармы, откуда они бегали в «самоволки». В театре Соловцова (нынешнем театре имени Ивана Франко) мобилизованные артисты даже нелегально играли в спектаклях – без этого труппа просто не справилась бы с кадровыми потерями. Но власти отнюдь не закрывали на это глаза, и в театр наведывались с внезапными проверками полицейские чины.
Кстати, театры и кинотеатры были переполнены – война усиливала жажду жизни у тех, кто находился в тылу. Недавно биологи доказали, что люди подчиняются общим законам природы – развлечения и провоцируемый ими повышенный интерес к сексу выходят в жизни на первый план не как «опиум для народа», но как средство восполнения потерь в военных действиях, говоря научным языком, человеческой популяции.
Кроме того, увеличению посещаемости мест развлечений способствовал сухой закон, введенный еще в 1914 году – надо же было как-то снимать стресс. Правда, нарушался этот закон повсеместно (это отдельная интересная тема), не говоря уже о том, что в аптеках можно было купить по рецепту спирт, отчего количество больных перед всеми праздниками резко повышалось. Естественно, что, как обычно в таких случаях, резко повысилось и число отравлений алкогольными суррогатами. Огромным спросом пользовался также дешевый одеколон – и не для наружного употребления.
Еще одна сторона войны, о которой газеты не писали, заключалась в том, что в Киеве наплыв беженцев привел к неожиданным последствиям – не просто к спаду имперского патриотизма, но и к подъему украинского патриотизма. Ведь люди бежали с запада, из тех земель, где украинское национальное самосознание, по многим причинам было намного сильнее, чем в космополитичном Киеве. И это происходило на фоне того, как неудачи в войне все нагляднее демонстрировали неповоротливость, нерациональность и преступность имперской конструкции. Да и полтавский или черниговский крестьянин совершенно не понимали, почему они должны жертвовать жизнью ради того, чтобы Босфор и Дарданеллы (они и мест-то таких не знали) контролировались не из Константинополя, а из Санкт-Петербурга.
Не писали киевские газеты и о том, что война резко усилила социальное расслоение. В то время как в магазинах многие продукты отпускались по норме и в определенные дни, рынки, судя по свидетельствам того времени, процветали. Так, расквартированные в Киеве чешские и словацкие военнопленные, которым разрешили выход в город, вспоминали, как покупали весной 1916 года на Бессарабском рынке мясные продукты, рыбу, сладости, разнообразные пирожки и красную икру. (Где они брали на это деньги, источник не уточняет).
Кстати, среди этих военнопленных был и автор бессмертных «Похождений бравого солдата Швейка» Ярослав Гашек. А пользовались иностранные военные такой свободой передвижения потому, что из них формировался Чехословацкий легион для участия в войне, но уже не на стороне Австро-Венгрии, в состав которой тогда входили Чехия и Словакия, а против нее. И это еще один наглядный пример того, как Первая мировая способствовала подъему национального самосознания.