Наиболее ужасными во время большевистской оккупации Киева в начале 1918 года стали первые три дня, сопровождавшиеся кровавым разгулом победителей на улицах. Позже каток красного террора не столько ослабел, сколько упорядочился, не прекращаясь, впрочем, ни на минуту
Новый Батый
Репрессивная машина не переставая работала в Киеве от начала и до конца большевистской оккупации. Сразу после занятия города войсками М. А. Муравьева 26 января 1918 года совершенно в средневековых традициях началась настоящая вакханалия насилия, грабежей и расстрелов – словно военачальник отдал город своим солдатам на поток и разграбление.
Очевидец событий, украинский политик и публицист Сергей Ефремов, пишет: «Тяжело раненный лежит красавец-Киев. Зияет пробоинами, хоронит безвинно погибших сыновей, оплакивает ушедшие силы. Разрушены начала созидания, развеяны как дым начала молодой культуры, угасли возможности к безудержному развитию, к буйству кипучей силы, только начавшей себя проявлять в великом национальном размахе…».
Совершенно не напрасно сравнивает литератор взятие Киева красной гвардией с Батыевым нашествием далекого 1240 года. Теперь, в январе 1918-го, киевляне, запершись в своих жилищах, с ужасом прислушивались ко всему, что происходит снаружи. А там, на улицах, на смену артиллерийской канонаде пришли винтовочные залпы, особенно частые в районе Мариинского парка, длившиеся несколько дней. Это происходили массовые расстрелы пленных защитников Центральной Рады, «контрреволюционеров» и просто случайных горожан.
Сразу же после расстрелов ограбленные и раздетые тела жертв перевозились в покойницкие отделения киевских больниц. О десятках «еще дымящихся» трупов рассказывали служители Киевского военного госпиталя (ул. Госпитальная, 18).
По оценкам современников, эти казни унесли жизни едва ли не большего числа жертв, чем уличные бои и обстрел города.
Такие-то порядки ввела новая власть. Как отмечал в своем приказе сам Муравьев, «эту власть… мы несем с далекого Севера на остриях штыков, и там, где ее устанавливаем, всемерно поддерживаем ее силой этих штыков и моральным авторитетом революционной социалистической армии».
После нескольких дней кровавого разгула на улицах большевистское руководство наконец озаботилось завоеванием упомянутого «морального авторитета». Начиная с 28 января запрещались самочинные обыски, аресты и самосуды. Теперь они должны были – нет, не прекращаться – но производиться по санкции военно-революционного комитета, армейского командования и коменданта города. Охрана порядка возлагалась на красную гвардию.
Прицельный террор
Сейчас, перечитывая и документы того времени и более поздние исследования, никак не удается отделаться от ощущения, что стихия красного террора, когда хватали и убивали первого попавшегося, отнюдь не была беспорядочной. При всей ее видимой неуправляемости создается впечатление, что этим валом насилия очень умело руководили. И есть все основания так думать.
Как пишет в харьковской «Земле и воле» украинский эсер В. М. Качинский, после взятия Киева от якобы самочинных солдатских расправ пострадали не только союзники, но даже многие местные большевики. И эти самые солдаты действовали не по своей прихоти, а лишь руководствуясь даже не приказами, а негласными распоряжениями и «советами» не щадить «украинских голов». И о таких неявных приказах всем понимающим и заинтересованным лицам хорошо известно.
Дальнейшие действия новой власти в Киеве подтверждают мысль о тщательной продуманности террора – душить украинское. Прежде всего сразу же были определены категории населения, причисленные к врагам. Это не только (и даже не столько) буржуазия. Циркуляром Народного секретариата от 28 января все представители Центральной Рады, гайдамаки, вольные казаки назывались уголовными преступниками, подлежащими немедленному задержанию и передаче суду: «Каждый укрывающий этих преступников, а тем более тот, кто пытается признать за ними государственную власть, подлежит суровой каре как предатель Родины и Революции».
Здесь также уместно процитировать приказ № 4 командующего 2-й армии Р. И. Берзина по киевскому округу: «Всякий домовладелец ответственен за укрывательство «опричников-гайдамаков», которые, по имеющимся у нас сведениям, состояли в противной нам кампании, а также при занятии нами города оказались участниками обстрела наших войск.
Посему предписываю всем товарищам сополчанам вверенной мне армии, организациям красной гвардии и стоящим в интересах советской власти приводить в немедленное исполнение в борьбе с паразитами революции, которую создал пролетариат, следующие меры: арестовывать и отправлять в определенные места заключения, откуда они станут лицами, ответственными перед революционным родным трибуналом».
И арестовывали – офицеров, генералов, солдат, казаков. Уводили на расправу даже раненых из киевских больниц. Позже, после освобождения Киева, в газетах нередки были подобные объявления: «Прошу дать сведения о казаке 3-й сотни киевского казачьего полка Андрея Антоновича Антоненко, который, раненный в киевских боях 19-го января, был помещен в лазарет Киевской Печерской лавры, а 27-го января увезен большевиками с другими ранеными украинскими казаками».
Наверное, по трагической случайности в руки новой власти среди других документов попали списки вольного казачества. Только по ним, как утверждает «Киевская Мысль», в Мариинском парке было расстреляно более 200 студентов и гимназистов: «Среди расстрелянных и изувеченных были такие, которые только что успели записаться, были и такие, за которых записались другие, словом, были юноши и подростки, охваченные благородным порывом служения родине».
Не исключено, что среди этих погибших могли оказаться спасшиеся после боя под Крутами 16 января бойцы студенческого куреня. Некоторые из них самостоятельно добирались до Киева после отступления украинских войск. Кто-то, возможно раненый, был арестован прямо в больнице. Об этом мы вряд ли уже узнаем.
Всего же в первые дни массовых репрессий в городе, по оценкам исследователей, только офицеров и генералов было убито около тысячи.
Между тем красный террор, чуть стихнув, не прекращался ни на день. До самого бегства красной гвардии за Днепр продолжались обыски, облавы, исчезали люди.
Как же большевики оправдывали свои действия? Ответ на вопрос дает декларация левых социал-демократов, порвавших с остальной частью УСДРП и поддержавших Народный секретариат. Признаками «контрреволюционности» всех жертв террора являлась верность Центральной Раде, обвиняемой во всех мыслимых и немыслимых грехах: «Разоружение рабочей Красной Гвардии; разгон Советов Р. и С. депутатов, вместе с этим вооружение до зубов т. н. вольного казачества среди рабочих, ломка этим классового единства пролетариата и сеянье среди него национальной вражды и розни.
«Налеты» на органы рабочей прессы…
Прокламирование повсеместно пролетарской партии рос. большевиков и Совета народных комиссаров как грабителей и насильников».
Но главнейшим пунктом обвинения стало национальное самоопределение. «Провозглашение независимости ни в каких других целях, как лишь для изоляции трудовых масс Украины от искр социалистической революции… и подписания сепаратного мира с Центральными державами», – обличали защитников УНР сторонники той власти, которая сама стремилась как можно скорее заключить такой же сепаратный мир с Германией.
«Уборка территории»
В результате первых дней «революционного порядка» в разных местах Киева – зачастую просто на улицах – скопилась огромная масса трупов, порой ограбленных до нитки. И Народному секретариату пришлось что-то с этим делать.
«Свои» убитые были торжественно похоронены 4 февраля 1918 г. Траурные процессии разных районов города сошлись к Мариинскому парку, где состоялось погребение тел в двух могилах. Сейчас здесь находится монумент участникам январского вооруженного восстания, установленный в 1967 г.
Что касается остальных – это бремя было переложено на плечи киевлян и местного самоуправления. Городскому голове Е. П. Рябцову под угрозой штрафа в 100 тыс. рублей приказали в 24 часа убрать все тела убитых с улиц. Под шумок, якобы для «наведения порядка и ремонта поврежденных зданий», в Киеве конфисковались все запасы строительных материалов и стекла.
Трупы свозились для хранения в Городской анатомический театр (сейчас Национальный музей медицины, ул. Богдана Хмельницкого, 37), Военный госпиталь, Александровскую больницу (сейчас Центральная городская клиническая больница, ул. Шелковичная, 39/1) и другие медицинские учреждения. К ним постоянно прибавлялись все новые и новые жертвы расстрелов.
Сюда приходили родные и близкие пропавших без вести киевлян в поисках своих родственников и друзей. Но очень многие тела были не опознаны, так что даже советская центральная похоронная комиссия обратилась к заводским комитетам с просьбой подать сведения об убитых, раненых и пропавших без вести в районные отделения.
Но по-настоящему проблема захоронения жертв красного террора начала решаться только по возвращении украинской власти.