Ставлю декорацию и думаю: чего здесь топчется этот Дзержинский? Приглядывается! А это мэтр входит в роль. Утром, когда еще ничего нет и висят одни кулисы, аура театра особенно чувствуется. Здесь все, кто прошел через эту сцену
Потом приходят работники. Машинно-декорационная служба ставит декорации, следом спешат мебельщики, потом реквизиторы… «Обнаженная со скрипкой», к примеру, ставится восемь часов — большущая декорация, с разными окошками. А еще надо выставить свет! «Переходим с того света на этот», — кто бы услышал нас, сказал: сумасшедшие! А это театр.
В этом театре меня принимали в пионеры. Мама с сестрой наблюдали сверху за этим безобразием! Это было 5 ноября 1958-го. Но я уже тогда думал о театре. Учился в 57-й школе, а все соседние школы тут кучковались. Видеть живых актеров было счастьем.
После выхода на экраны фильма «Королева бензоколонки» встретил я Виктора Михайловича Халатова с женой. И заявляю: «А я знаю, откуда вы образ взяли! Так продавцы на Подоле галстуки вертят». Он улыбнулся и кивнул жене: «Этому мальчику учиться нужно».
Как говорила учительница, чтобы не заниматься математикой, он и зайчиком скакать будет! Я, конечно, был в школьном театральном кружке. И вела его, между прочим, актриса нашего театра — Галина Александровна Жирова. А маски мы делали с большим художником Аллой Александровной Горской. Улица ниже в ее честь называется: убили Горскую за правозащитную деятельность. А благодаря ей, кстати, я пошел в вечернюю художественную школу.
Огромный цветок, выросший посереди сцены! Это был балет, на который мы пришли с мамой. Она много рассказывала про артистов, но я видел только эту декорацию! Как такое возможно, думал я.
Александр Андриевский, заместитель заведующего художественно-постановочной частью Национального академического театра русской драмы им. Леси Украинки
Начинал монтировщиком в машинно-декорационной службе. Первая декорация, которую ставил, была в «Браке по конкурсу» — большие такие домики по кругу. А еще мне повезло: в этом спектакле имелась так называемая чистая перемена. Интермедийный занавес опускался, и пока актеры там играли, я должен был опустить один задник и поднять другой — поменять панораму! На все — пара минут.
После службы на флоте театр мне сильно напоминал старый корабль: под сценой трюм, на галереях — канаты. А еще эта напряженность и дисциплина, без них театр не может существовать.
Были ребята, которые боялись высоты. До колосников же целых 22 метра! Но мне нравилось работать верховым. Помощник режиссера дает сигнал — у меня загорается кнопка. Это значит, что нужно опустить гобелен или поднять венок… Я тут научился понимать, какая вещь сколько весит.
В комедии «Будьте здоровы» было 32 сигнала, хотя обычно около пяти. Но я смотрел не только на лампочки: еще всегда вниз на сцену. Ежедневно репетируя одно и то же, ты запоминаешь текст и начинаешь взаимодействовать с актером. Поэтому, когда недавно зашла речь о переходе на автоматику, я выступил категорически против.
Театр — это взаимодействие! Один помощник трехметровые губы открывает, второй дым из носа пускает — голова в сказке «Руслан и Людмила» получилась гигантская. Я тогда как верховой поднимал на тросе Руслана, пока тот Черномора за бороду таскал. Поднимал-поднимал, но потом уехал на гастроли. А другой верховой вдруг растерялся да как плюхнет актера! Но серьезных травм у нас в театре не было: дисциплина.
Спектакль начинается с макета. Задумали что-то режиссер с художником и начинают строить: сидят, как дети стульчики крошечные передвигают. И только когда все до мелочей продумали, вступает производственная служба. Слесарный, столярный, бутафорный цеха, а еще пошивочные — женская и мужская — и драпировочная. Мы же единственный в Киеве театр, который сохранил всю инфраструктуру: все цеха сохранены. Остальные заказывают на стороне.
Потом потихоньку «эксплуатационщики» начинают принимать в цехах декорации, мебель… К этому моменту у режиссера начинается «застольный» период: они сидят где-то в зале, репетируют по ролям. А мы в это время готовим репетиционный зал: оформление пополняется, кость обрастает мясом. И актеры уже получают возможность адаптироваться к декорациям. Десять дней до финального прогона они репетируют уже со светом и гримом. Последний спектакль готовили два с половиной года.
Я не боюсь премьер — переживаю только, как зритель примет. Но как радостно видеть, когда реквизит на сцене трясется (под нами ведь метро), а зритель этого даже не ощущает. Он весь в спектакле!
За рубль двадцать, помню, в 1973-м играл полового. Это была «Бесприданница» Островского. Выходил с полотенцем… А сейчас у меня работают ребята, которые ради театра ушли из официантов «Дома Бергонье». Театр ведь завораживает! Только посторонний душой может этого не почувствовать.
Если смотреть из закулисья, готовых декораций хватит на отдельный спектакль. На галерее основной сцены, например, всегда «Вишневый сад» — там под крышей хранятся ветки. Повернешься — уже уткнулся в гигантский цилиндр из «Министерши».
От списанной «Кровавой свадьбы» остался ангелочек — я его повесил за кулисами над дверью. Часы там тоже от спектакля «Правда, и ничего, кроме правды». Они сами, правда, стоят. В театре все живет своей жизнью. Построили, например, помещение для хранения костюмов — а их у нас сотни тысяч! — потом посмотрели и решили сцену сделать. Такая история «Сцены под крышей».
Сцены новые рождаются, а количество людей в «эксплуатации» не увеличивается. Непросто, когда три режиссера параллельно репетируют! Я думаю, на этой работе нужно быть при хорошем характере и попросту всех их любить. Наверное, у меня это получается: я здесь полвека уже.