На Маккартни был такой ливень! Такого не помню даже на Северном флоте. А дождь меняет звук: если воздух влажный, звук один, если сухой — другой. Но техника уже настроена!
Звукорежиссеры нулевого поколения были музыкально образованными людьми — дирижеры «консы». Но когда построили ДЗЗ (Дом звукозаписи на улице Кловской. – «Большой Киев»), они скептически улыбались. Мол, есть техники, инженеры, а мы в этих микрофонах ничего не понимаем. Зато они понимали в партитурах.
Сейчас крен в другую сторону. Все разбираются в технике, особенно в цифре, но отсутствует музыкальная практика. Этим летом посетил двенадцать фестивалей: к сожалению, чувствуется.
Музыка, фестивали — до третьего курса я был разбросан. Играл тяжелую, экспрессивную музыку. Но начиналась революция: в 1989-м поляки привезли на «Червону руту» хороший звук, и пошло! Я увидел другие музыкально-технические возможности.
Владимир Резник, концертный звукорежиссер
Академгородок — район музыкантов. Рядом со мной хорошая музыкальная школа. А там, где остановка «Универсам», был рок-клуб. Многие звезды оттуда. Часто встречаемся у меня. Приезжает художник сцены, и прикидываем на компьютере, что и как сделать. Заказчик же иногда такое нарисует! Приходилось даже объяснять, почему провода не стоит тянуть по воде: сцена уходила в бассейн, в нем выступали девушки из сборной Украины по синхронному плаванию. А бассейн этот находится еще на крыше отеля!
Все начинается с адаптации техники под условия концертной площадки. Люди не должны спотыкаться о провода. А если снимается телеверсия, важно, чтобы звуковые мониторы не мешали камерам. И все же главный человек на сцене — артист! Поэтому задача звукорежиссера сделать так, чтобы ему было комфортно. А работать может не один певец, иногда это балет из семидесяти человек.
Первые пять рядов на Бродвее — самые дешевые. Что там можно увидеть? Цвет глаз любимой исполнительницы и цвет ее белья. Колонки — сзади! Но в Украине рулит пафос.
В кино все диалоги, шумы сводятся в одну звуковую картину. На концертах то же самое. И эта звуковая картина должна быть слышна в любой точке зала. Залы разные, и разное отражение звука.
Главное устройство у нас — пульт. Все сводится туда и там выстраивается. Но ты не говоришь себе: «Надо дать сигнал левой руке, чтобы она нажала ту кнопку». Ты выстраиваешь балансы автоматически, как водитель, который ведет, не задумываясь.
Музыку цветами не рисую. Для меня звуковая картина — это поток. Ты в нем находишься, и ты же его создаешь. Концерт развивается по своей логике. Нельзя, например, делать сразу громко. У слуха есть такое свойство: те звуки, которые раздаются в первые минуты, воспринимаются как средние. Потом прибавлять некуда. Но всегда находится исполнитель, который хочет всех убить. «Громче! Громче!» — кричит он. А что делать после? Финишировать надо на крещендо. Ты должен понимать, что и как чувствует зритель. Хотя на одном концерте могут подойти десятки людей. «Ну вы и оглушили», — говорят одни. «Ребята, что ж так тихо, надо было валить!» — перебивают другие.
Звукорежиссерский пульт находится в зале, ты всегда среди зрителей. Если что-то хрипит или фонит, каждый скажет. Им слышно, думают они, а ты, профессионал, не слышишь.
По американскому опросу, звукорежиссер — вторая в мире профессия по влиятельности. Сидишь за пультом, а звезды к тебе подходят, советуются. Круто! А того, что до этого лазил как обезьяна по сцене и таскал железки, не видно. Акустические системы весят за сто килограмм.
Большинство наших звукорежиссеров по уровню круче, чем музыканты. Они понимают больше и начинают перестраивать, – создают другой звук. Но ты не должен в творчество привносить свое творчество! Знаешь – подскажи. Задача все-таки — качественно донести до зрителя существующий продукт.
Сценой занимаются прокатные фирмы. Они, согласно райдеру, выставляют и свет, и звук. Украина здесь давно на уровне. Мы не лучшие среди равных, но равные среди лучших. Только Маккартни и Элтон Джон, кажется, привозили свой звук. В прокатных компаниях есть штатные звукоинженеры. Но артисты отдельно приглашают своих. Меня также нередко зовут на большие фестивали.
«У тебя перфоратор есть?» — звонит в десять утра знакомый. «Медиатор есть, синтезатор есть, перфоратора нет», — пытаюсь сообразить я. В это время только начинаю просыпаться. Нерегламентированный образ жизни — большой минус этой профессии. Ночью работаешь, потом целый день спишь. А если это большой фестиваль, такой, например, как «Таврийские игры», то и два часа на отдых — считай, повезло.
На Майдане в какую-то зиму работали двадцать дней подряд. Что ни надевай, хоть ватные штаны, – замерзаешь. Стояли на граните по восемь часов! А главный спонсор елки — водочник. Алкоголь, к сожалению, часто рядом.
Есть анекдот. Умирает звукорежиссер. Попадает к Петру: «Ну, друг, в рай тебя никак. Хотя, с другой стороны, не так уж ты и плох был: часто не считался со временем, бесплатно помогал талантам… Выбирай, в общем, сам, куда тебе». «А можно посмотреть?» — говорит новопреставившийся. Рай. Три часа дня, центральная площадь областного города, идет мерзкий снег с дождем, стоят фуры с оборудованием. Грузчики говорят, что в гробу они видели за такие бабки таскать железки. Все ищут пьяного электрика, который еще вчера должен был подключить свет. Сзади стоят жизнерадостные музыканты и интересуются, скоро ли начнется саундчек. Подлетают телевизионщики и кричат, что в семь начало с выходом мэра… Посмотрел звукорежиссер и говорит: «А можно мне в ад?» Три часа дня, центральная площадь провинциального городка, идет мерзкий снег. Все ищут электрика, телевизионщики все так же орут. «В чем разница?!» — хватается за голову звукорежиссер. «В раю ты бы как-то успел», — отвечает Петр. «Как-то», — только так и думаешь, когда трактор, расчищающий снег, например, переезжает твой кабель.
В Киеве нет ни одной площадки, которая соответствовала бы мировому уровню. Royal Albert Hall в Лондоне вмещает 12 тысяч зрителей, во дворце «Украина» — меньше четырех. И построен он как конгресс-холл, прямоугольный, для заседаний политбюро. Как концертный он используется поневоле. Дворец спорта — спортивное сооружение, до реконструкции звук был вообще ужасен.
Киев выбрал для жизни осознанно. Родители из Черкасс, но отец военный, поэтому мы поездили. В школу я пошел в Германии. Сам тоже много работал за рубежом: с западными звездами легче. Там девочка, которая открывает воду в гримерке, и сам исполнитель — одна команда. Но в Киеве лучшая публика: завоюешь киевскую публику — завоюешь мир. Еще со времен Союза киевляне ходили на концерты в три раза чаще других. А таллинцы, кстати, больше покупали пластинки.
Корабль почти все время был задраен: выйти нельзя. Смоет волной, и искать никто не станет. На Северный флот я попал после факультета акустики в КПИ. Мы слушали шумы и учились определять, где враг. Бесконечный полярный день, к вечеру только ветер стихает. Кругом ни растения, и только океан живет своей жизнью: киты переговариваются, облака планктона как разумные существа пищат… Но я не люблю военную романтику: помню детей офицеров в мазуте и покореженный корабль рядом: 47 человек погибли, не спасали даже.
Много лет преподаю: в КПИ, Институте культуры, сейчас в эстрадно-цирковой академии. Нет стройной системы образования. Музыкальное и техническое надо где-то связать. А готовят инженеров.
Некоторые купят дорогие наушники, в которых сводят на студиях, и не понимают, что не так. На профессиональном оборудовании слышны недостатки. А бытовая техника их скрывает. Но даже на ней мне сложно слушать музыку. Слушаешь, например, Muse и понимаешь, что барабаны надо было не туда! Профессиональное сознание не отключается.