Большевистские реформы времени второй оккупации Киева в 1919 году ощутимо сказались на системе образования. Преобразованию подверглись средние и высшие учебные заведения города. Кое-что из нововведений, вроде обучения взрослых, было здравой мерой. Но картину портили всегдашняя большевистская непродуманность, безалаберность и чрезмерная идеологизация учебного процесса
Реформаторский зуд
После прихода большевиков учебные заведения Киева возобновили работу через неделю-полторы, в средине февраля. Новая власть тут же, по образцу советской России, приступила к реформе образования. За основу была взята концепция «единой трудовой школы». Официально ее приняли только в июле, но изменения начались сразу же. По замечанию киевской студентки, «их педагогические теории: трудовая школа…, надзор учеников за учителями и т. п. – пользуются успехом не только у гимназистов и гимназисток, но даже среди молодых учителей».
Распоряжением наркома просвещения В. Затонского, «лютого коммуниста», в стране создавалась система государственных школ-семилеток. 20 февраля образовательная коллегия горисполкома закрыла Киевский женский институт «из-за полного несоответствия принципам воспитания и задачам новой школы»; Кадетский корпус – за «милитаризм»; 1-ю гимназию – как «антидемократичную и шовинистическую».
Национализировались все частные гимназии и церковно-приходские школы. Упразднялись должности инспекторов, классных дам, надзирателей и т. п. Установили единую учительскую ставку и нормы почасовой оплаты. Распускались родительские комитеты, а педагогические советы брались под контроль. Восьмиклассникам выдали аттестаты о среднем образовании,
Родители учеников украинских гимназий просили передать им часть освобождаемых площадей. Им пообещали, но в итоге не дали ничего. Не выделила власть и общежитий (бурс) для иногородних и сирот.
Руководство более было озабочено идеологической составляющей образования, чем реальными нуждами учебных заведений. И если гимназии для состоятельных киевлян работали в приличных зданиях, то начальные школы ютились в убогих помещениях – без мест для прогулок, медицинских кабинетов, порой без света и отопления.
Средств исправить все это не было. По словам А. А. Гольденвейзера, «работа самого ведомства народного просвещения была сравнительно скромной. Почти все силы его уходили па ежемесячную реорганизацию университетов и гимназий, на заседания по выработке программ и т. д. Притом …средства самому Наркомпросу отпускались не столь щедро, чтобы могло хватать на все старые и новые школы».
Зато с преподавательскими кадрами проблем не было.
Новое вино – в старые мехи
Как пишет А. Гольденвейзер, «почти вся интеллигенция… охотно шла на службу именно в просветительные учреждения. Таким образом, личный состав учреждений Наркомпроса был всегда обеспечен».
Этот контингент не соответствовал новым идеологическим установкам. Все грандиозные реформаторские планы и декларации разбивались о консерватизм учителей. А Всеукраинский учительский союз вовсе был записан в контрреволюционные организации.
Киевская студентка недоумевает: «За что его так обижают, не знаю. Последнее собрание носило вполне большевистский характер. В течение двух часов истерически-бестолково не говорил, а кричал тов. Эпштейн из недоучившихся экстернов. Чего он хотел, он, вероятно, сам не знал, а слушатели и подавно».
В конце концов, власть распустила старый и попыталась организовать новый, полностью подконтрольный профсоюз. Срочно открывались курсы для обновления кадрового состава школ.
Серьезной проблемой стала нехватка учебников. «Несмотря на обилие книжных магазинов, в них нельзя простому смертному купить книгу. Для этого надо иметь ордер из Наркомпроса, а получить ордер можно только доказавши, что книга необходима какому-нибудь учреждению… Впрочем, просвещают советские издания плохо: …магазины завалены только биографиями Ленина, его речами, дешевыми, но отвратительными историями октябрьского переворота, теориями «пролетарского искусства».
Хорошие книги можно купить на улице. На каждом углу стоит ларь или киоск, битком набитые прекрасными изданиями. Почему-то уличная свободная торговля позволена», – вспоминает киевская студентка.
Книгохранилища же, куда массово свозилась реквизированная литература, плохо справлялись с подбором пособий. Молодая киевлянка пишет: «Я посещаю библиотечные курсы. Это учреждение создано большевиками, но при нем пристроились «беспартийные» интеллигенты…
Тон лекторов странный. Противно слушать, когда они начинают вилять, не решаясь открыто высказаться ни за, ни против уничтожения частных библиотек. Рядом трескучих фраз напоминают, что мысль одному лицу принадлежать не может, а потому мысли Пушкина, Толстого и др. не могут быть заперты в шкафу у одного богача».
Кроме того, учебники были старые, не отвечавшие советским требованиям. Не заладилось и с методикой обучения. «Учебные программы были посланы на утверждение в Наркомпрос. Но там… были признаны буржуазными, …и в утверждении их было отказано. Программы были сданы для переработки в новую комиссию…, которая своих занятий… так и не закончила. К счастью, школы не были закрыты… – по-видимому, и большевикам несколько импонировало, что какое-то их культурное начинание существует не только на бумаге», – вспоминает А. Гольденвейзер.
У семи нянек…
Хаос в образовании усугублялся тем, что им занимались все кому не лень. На фоне ведомств, располагавших большими средствами, Наркомпрос выглядел бедным родственником.
А. Гольденвейзер пишет: «Каждое уважающее себя советское учреждение имело «культпросвет» либо «агитпросвет»… При более крупных учреждениях были также особые издательства, библиотечные, лекционные, школьные и внешкольные отделы…
На просветительные цели экономничать не полагалось, …народным просвещением занимались решительно все ведомства. Военное ведомство, в котором денег было особенно много, представляло собой настоящее царство науки. Народный Комиссариат…, окружный военный комиссариат, губернский военный комиссариат – все учреждали школы, читальни, кинематографы и клубы.
Громадное большинство всех этих начинаний оставалось, разумеется, на бумаге, а во многих случаях просветительная цель была лишь предлогом для реквизиции помещений и мебели. Кое-что, однако, было все же сделано… Из всей массы богатств, растраченных советской властью, деньги, потраченные на просветительные цели, израсходованы наименее непроизводительно».
Бывший адвокат описывает один из таких грандиозных прожектов: «Агитпросвет Политуправления Наркомвоен»… затеял организацию «Дворца просвещения». Средств должно было быть отпущено сколько угодно (у наркома Подвойского была широкая натура), и в этом «дворце» предполагалось сосредоточить и театры, и кинематограф, и лекции, и курсы, и Бог знает что еще. Я были приглашен в организационную комиссию в качестве консультанта по научно-учебному отделу. Из всей затеи ничего не вышло.
Участие в организации Дворца Просвещения привело меня в контакт с одними из бывших тогда в Киеве центральных учреждений У.С.С.Р. – с Наркомвоеном. Комиссариат… занимал огромный дом 1-го Российского Страхового Общества, на углу Крещатика и Прорезной улицы».
Предтечи Ликбеза
Небесполезной тратой средств оказалась и система внешкольного образования с вечерними школами. Одним из учителей в такой школе стал А. Гольденвейзер.
«Меня привлекли к участку по отделу внешкольного образования, выдавшему публичными лекциями, вечерними курсами и библиотеками. Я подал заявление о зачислении меня лектором по истории и правоведению и был назначен преподавателем в первую из открывшихся вечерних школ для взрослых…
Наша школа открылась 24 апреля 1919 года в помещении Екатерининского реального училища… Ученики были разбиты на две группы по степени подготовки.
О работе в школе у меня остались, в общем, самые лучшие воспоминания. Несколько месяцев я преподавал также в другой подобной школе на Печерске…
Лекционная система, по которой я вел занятия, не вполне соответствовала уровню слушателей. Однако самый интерес, с которыми эти последние относились к урокам, а также составлявшиеся некоторыми из них записки, показывают, что… безрезультатно лекции не проходили…
Разумеется, регулярные записи лекций умели вести только несколько человек из всего класса. Но читая записки этих нескольких слушателей и слушательниц, я поражался здравому смыслу, восприимчивости и понятливости, которые обнаруживались в этих неотесанных, не видавших настоящей школы мозгах. Некоторым, по умению схватить и изложить сущность лекции, могли бы позавидовать иные студенты…
Записки обычно были писаны полудетскими, не выписанными почерками – писаны нередко с грубыми орфографическими ошибками. Последнее, впрочем, в значительной мере нейтрализовалось благодаря новой орфографии», – вспоминал он.
Дела студенческие
Перестройке подверглось и высшее образование. Власть отменила экзамены и зачеты – как реакционную практику. Теперь вступление в вуз стало свободным, без какого-либо документа о наличии образования. Охотно зачислялись рабочие и крестьяне, участвовавшие в революционной борьбе.
Поскольку уровень их подготовки не соответствовал необходимому, стали открываться «ноль-семестры». Курсы по гуманитарному, естественному и математико-техническому направлениям работали при университете; на Шулявке, Подоле и Печерске.
Желающих учиться было достаточно. Ректорам киевских вузов еще в феврале удалось отстоять отсрочки от призыва для студентов и преподавателей. И легально избежать многочисленных мобилизаций считалось хорошим выбором. Правда, лишь только обострилась ситуация на фронтах, большевики стали призывать всех – в первую очередь медиков.
Скоро украинский Совнарком стал объединять и сокращать киевские вузы. К университету св. Владимира присоединили Географический и Юридический институты, Вечерние женские курсы. По разным факультетам разбросали курсисток Высших женских курсов и Женского медицинского института. Слились Политехнический и Технический институты.
До последнего держался Украинский государственный университет. В феврале усилиями профессуры его удалось отстоять. Но помещение бывшего Николаевского артиллерийского училища, как и многие другие здания, приглянулось новой власти, и решение по его ликвидации было принято.
Главные же изменения происходили внутри. 29 марта Наркомпрос издал постановление о назначении комиссаров в ряд университетов, отдав под их контроль всю внутреннюю документацию. Комиссары производили все назначения. Создавался руководящий орган – Совет комиссаров вузов. Его возглавил ассистент Харьковского университета Назаров.
31 марта к ректору университета св. Владимира Е. Спекторскому явились комиссары Мицкун и Финкельштейн. Первое, что они сделали после предъявления мандатов и оглашения постановления, – потребовали 25 бланков студенческих билетов. Так партийные функционеры «получали образование» в престижных вузах.
Мицкун стал вмешиваться всюду: в учебный процесс, в научную работу, в общественную жизнь. Факультетам приказали выбрать старост для координации действий с комиссарами. Тогда общественность сыграла по большевистским правилам: на выборах преподавателей студенты демонстративно переизбрали старую профессуру. Мицкун был вне себя, назвав современное студенчество переродившимся и реакционным.
Дальше – больше: комиссар стал требовать назначения преподавателями своих товарищей. Предложенные кандидатуры профессура и студенчество отклонили – а ректор получил выговор.
Противостояние продолжалось. Товарищ Мицкун оказался человеком мстительным. Как вспоминал Ю. К. Рапопорт, комиссар решил принципиально не утверждать ни одного постановления университетского начальства.
Описывая ситуацию, молодая киевлянка пишет: «Везде комиссары, которые все портят и во все вмешиваются. Я удивляюсь, как наши профессора выдерживают, когда ими командует недоучившийся студентик».
Но все мытарства киевских учебных заведений просто меркли по сравнению с тем, что терпело образование украинское и украинская национальная культура в целом.