Заштатная киевская улица Ямская стала знаменитой после выхода в свет повести Александра Куприна «Яма». Публикация первой части в марте 1909 года вызвала грандиозный скандал. И хотя писатель обозначил место действия как «окраина большого южного города», а улица Ямская имелась чуть ли не в каждом населенном пункте России, читатели смекнули – речь о Киеве. Ведь только в нашем городе Ямская являлась «улицей красных фонарей».
Улица считалась сравнительно новой – как и весь район Новое Строение, в котором она расположена. Сюда за полстолетия до этого переселили обитателей Печерска ввиду расширения Печерской крепости. Распланировали жилые кварталы вдоль тракта, ведущего на Васильков.
На одной из вновь проложенных улиц компактно поселились обитатели бывшей Ямской слободы – кузнецы и ремесленники, оказывавшие ямщикам услуги по ремонту карет, бричек, телег и повозок.
По городскому расписанию Ямская относилась к IV разряду – самому низкому. То есть ни мощеной дороги, ни уличного освещения, ни красивых зданий. Что и говорить, окраинная улица, примыкающая к городской черте – речке Лыбедь.
Сенсация в борделе
Улица ремесленников и кузнецов явно не планировала становиться «улицей красных фонарей». Однако в ее судьбу вмешался случай. В 1885 году 43-летний киевский гражданский губернатор Сергей Гудим-Левкович отправился отдохнуть в бордель на улице Эспланадной. Заведение было легальным – Николай I узаконил публичные дома в 1843 году.
Собственно, губернатор частенько наведывался к здешним «девочкам». Но тот визит оказался роковым: Сергей Николаевич умер от разрыва сердца в постели своей фаворитки.
Скрыть такое было невозможно. Вызвали полицию, по городу поползли слухи. Газеты словно в рот воды набрали – это лишь усилило сплетни. Киев азартно судачил, кто еще из отцов города развлекается подобным образом.
Губернское управление стремилось, тем не менее, создать видимость приличия. И велело присутствовать на похоронах воспитанницам женского пансиона графини Левашовой – покойный являлся патроном этого заведения. Киевляне острили: уж не всем ли гаремом провожают шефа в последний путь?
Генерал-губернатор Николай Дрентельн, которому и без того пришлось несладко – надо же как-то объяснить это ЧП в Петербурге, – пришел в ярость и приказал немедленно «вышвырнуть» все дома терпимости на окраину города.
Прибыльная инициатива
Генерал-губернатор, однако, не уточнил, какую именно окраину он имел в виду. Городская управа начала подыскивать подходящее место, однако вопрос оказался не таким уж простым – подобные заведения, согласно «Правилам содержательницам борделей», не могут располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий.
В этот момент неожиданную инициативу проявили обитатели Ямской улицы. В коллективном письме в городскую управу они сослались на то, что с появлением в Киеве железной дороги их доходы сильно упали – поезда вытеснили ямщиков с междугородних маршрутов. Соответственно, уменьшился спрос на ремонт гужевого транспорта. Жители Ямской предложили перевести публичные дома к ним – это позволит выгодно сдавать свою недвижимость в аренду.
Фельетонист газеты «Киевлянин» пересказал смысл письма следующим образом: «Так как вы будете в затруднении, куда перевести дома терпимости с Эспланадной улицы, а по закону они должны быть на окраине города, то посему мы, жители Ямской улицы, заявляем, что наша улица вполне подходит под дома терпимости. Переселите их к нам, и наше благосостояние этим улучшится, потому что под такие дома квартиры идут дороже. Мы же теперь не имеем никаких доходов, а налоги и городские потребности уплачиваются нами наравне с жителями центральной части Киева».
Шутки шутками, но именно тогда Ямская и стала улицей красных фонарей.
«Двери открыты настежь…»
Ямская, еще недавно темная и неприветливая, быстро преобразилась. «Все окна ярко освещены, – описывает Александр Куприн, – веселая музыка скрипок и роялей доносится сквозь стекла, беспрерывно подъезжают и уезжают извозчики. Во всех домах двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница и узкий коридор вверху, и белое сверкание многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами…»
Три десятка публичных домов, открывшихся на Ямской, делились на несколько категорий.
Дорогие – «трехрублевые». Позолоченная белая мебель, большие зеркала в изысканных рамах, номера с коврами и диванами. Барышни одеты в дорогие маскарадные костюмы (рыбачки, гимназистки и так далее), в холле наяривает небольшой оркестр.
Средней руки – «двухрублевые». Беднее мебель, скромнее обстановка, но все же чувствуется претензия на шик. Барышни в ситцевых платьях. Клиентов встречает дуэт – скрипач и пианист (как правило, студенты консерватории).
Дешевые – «рублевые». Грязно и скудно. Сбитые сенники на кроватях кое-как прикрыты рваными простынями и несвежими одеялами. Барышни с лицами, хранящими следы недавних побоев. Тапер – полуглухой старичок-аматор, нещадно фальшивящий.
В самом конце улицы имелись заведения по 50 копеек и ниже – это уже полное дно. Их посещали мелкие воришки, солдаты и ремесленники.
Секрет газетчика
Куприн, будучи репортером популярных газет «Киевское слово» и «Киевлянин», частенько наведывался по вечерам на Ямскую. Неторопливо ужиная (тут у него была любимая закусочная, которая, уверял он, лучше любого ресторана), поджидал достойное пера происшествие – о том, например, как матросская команда, вышедши навеселе из одного борделя, поколотила штабных писарей, вышедших им навстречу из другого. Но писаря послали за подмогой и пырнули моряков ножами. Еще не успела примчаться полиция, а у проворного газетчика уже готов эффектный репортаж, который он немедленно вез в редакцию.
Знал Куприн и барышень из здешних борделей, но также знал и один секрет: для того, чтобы «девочки» говорили с тобой искренне, нельзя быть клиентом. Для клиентов у каждой из них придумана жалостливая история о том, как она, бедняжка, против своей воли оказалась здесь. И чем жалостливее рассказ, тем больше клиент заплатит.
А чтобы узнать реальную судьбу, нужен другой статус. Куприн был одним из немногих, кому обитательницы публичного дома доверяли свои секреты. Однажды он даже заступился за барышню, которую владелица борделя хотела несправедливо наказать.
Впечатления, полученные на Ямской, и легли в основу «Ямы». Хотя искать фотографической точности нет смысла – писатель показал характерные черты и психологию, а не конкретных людей.
Себя самого он вывел в образе репортера Сергея Платонова, «самого ленивого и самого талантливого из газетных работников». Однако монологи этого персонажа вовсе не являются рупором идей самого автора – в них попросту пересказаны тогдашние газетные статьи о проституции.
Имени хана Батыя
В финале «Ямы» Куприн пишет, что после серии кровавых драк, поджогов, резонансных убийств и самоубийств генерал-губернатор распорядился закрыть на Ямской публичные дома. Велел также переименовать улицу, чтобы стереть память о ее позорном прошлом.
Увы, классик все это выдумал. Реальный конец улицы красных фонарей был гораздо прозаичнее. Революция 1905 года сняла все ограничения прав и свобод граждан. Дома терпимости охотно переехали в центр Киева. На Ямской остались только грязные притоны, вокруг которых крутилась криминальная шпана. Тогда домовладельцы Ямской – те самые, что нажились на проституции! – сами выгнали отсюда эти заведения.
Единственное, что в финале повести соответствует реалиям – действительно сменили название скандальной улицы. Однако сделали это по просьбе самих ее жителей. Городская управа не решилась присвоить улице имя Василия Жуковского, как они просили – все же покойный поэт был придворным человеком и воспитателем императора. Назвали Батыевой.