В «Мыстецком арсенале» открылась масштабная выставка украинского видео-арта 1990-х годов. На ней собрано большинство знаковых работ того времени и дополнено просто интересными. Впрочем, судя по воспоминаниям инсайдеров, выставка могла быть еще масштабнее раза, скажем, в два-три – такое количество видео-арта делалось по любому поводу и просто без повода в украинском искусстве тех лет
Причины этого взрыва очевидны – детская радость обретения новых технических средств, каковыми стали бытовая портативная видеокамера и видеомагнитофон, и жадное желание молодых украинских художников, жизнь которых и помимо этого состояла из сплошных открытий, вволю наиграться этими удивительными по возможностям девайсами.
В экспозиции можно увидеть такие серьезные, продуманные проекты, как работа Оксаны Чепелик «Очевидная неотвратимость» (1998), которая представляет собой две серии видеоинтервью людей, рассказывающих о своем первом сексе. Одна группа – американцы, другая – наши соотечественники. Истории крутят одновременно на двух противоположных стенах, и сразу видна разница в культуре, социуме, гендерных подходах – во всем. Можно увидеть знаковые для украинского искусства видеоработы вроде аллюзии Александра Ройтбурта на знаменитую сцену на Потемкинской лестнице из фильма Сергея Эйзенштейна. Но основную ткань выставки составляют видеоработы, являющиеся остроумной шуткой, парафразом или ответом на увиденный фильм, прочитанную книгу, просто бытовой анекдот вроде случайной находки кривого зеркала, остроумный прием вроде мальчика и девочки, которые перебрасываются мячом (на двух стенах в двух изображениях), или луны, восходящей в режиме real time (на трех телевизорах). Это очень, очень похоже на коллективную страничку в Facebook некоего ко всему открытого, талантливого, восприимчивого, ищущего и очень энергичного юноши: сегодня я попробовал это вещество, вчера посмотрел этот фильм, позавчера полистал этот альбом, а еще увидел вот прикольное и придумал шутку – и вот, делюсь.
Причины, база и основные движущие силы украинского видео-арта толково и доступно описаны в тексте экспликации в зале. Ее автор Екатерина Стукалова к месту и по делу вспоминает и доступность профессиональной камеры, и знакомство с образцами мирового экспериментального кинематографа, и то, что видео отлично вписалось в актуальный арсенал художественных приемов художников 1990-х, которые работали с новыми синтетическими жанрами инсталляции, перформанса, акционизма. Вспоминает она там и чудесный термин 1993 года «раскартинивание» одного из кураторов выставки Александра Соловьева, авторитетнейшего исследователя украинского искусства 1990-х, и еще много важных по смыслу вещей. Но этот внятный и убедительный текст, увы, не дает зрителю всего того, что ему необходимо для понимания явления, которое находится перед его глазами.
Впрочем, это проблема не выставки, а материала. В последнее время состоялось несколько крупных культурных проектов, посвященных украинским 1990-м, – «Паркоммуна» в PinchukArtCentre и «In Progress» в «Мыстецком арсенале» – и каждый раз их материал был серьезным вызовом кураторам. И нельзя сказать, что они этим вызовом действительно справились. Дело в том, что ни увеличение массы работ, ни умный и внятный анализ художественной ситуации или отдельных произведений, ни тщательное структурирование материала, ни попытка встроить происходящее в общий контекст не дают полной картины, хотя сами по себе хороши и необходимы. Потому что это только часть истории. И всегда при таком строго научном подходе за кадром остается вторая ее часть, проявить которую в экспозиции наши кураторы пока не умеют, не нашли для этого адекватной формы и языка. Меж тем именно решение этой задачи, возможно, способно сломать наконец хорошо заметный лед отчуждения между массовым зрителем и «нашими девяностыми».
Речь идет о контексте, о самой ткани событий, художественных и не очень, об образе жизни и, главное, о том эмоциональном воздействии, которое все это тогда оказывало на художников, их окружение и условных «обычных» людей вокруг. Потому что именно эти действия и взаимодействия были мотором, питательной средой, на которой выросло это искусство и, боюсь, без этого оно много теряет в ценности. Для корректного описания этого контекста, без которого невозможно полное, вместе с эмоциональной составляющей, понимание того, что происходило в то время, есть множество серьезных препятствий. Слишком большое погружение (когда человек знает все и на всякий случай не говорит ничего), слишком малое погружение (когда человек родился в год создания основной массы работ на выставке), цензура, самоцензура, косвенная цензура со стороны художников, которые вот они, живы, бодры и веселы, сделали карьеру и, возможно, не в восторге от некоторых деталей своей юности. Но чтобы новейшее украинское искусство действительно заиграло всеми своими красками, жизненно необходимо найти баланс между этикой и честностью исследователя, требующей внятно проговорить важные для понимания вещи. И найти для этого язык, который не был бы ни языком желтой прессы, ни бюрократингом сухих фактов.
Тогда, возможно, проекты такого типа смогли бы ответить на самый главный сегодня вопрос, который сам по себе тянет на неплохую выставку или исследование. Чем является музыка Наймана к фильму Гринуэя, наложенная на loop видео автострады в видео Мирослава Кульчицкого и Вадима Чикорского «Highway Nyman» для нынешних 20-летних? А для 40-летних? Последние могли бы сказать, что название работы отсылает сразу к нескольким фильмам, имя Майкла Наймана было паролем в самых эстетских кругах, фильм тот, из которого музыка, стал потрясением для целого поколения в нашей стране – но для человека, выросшего в другое время, это видео вряд ли передает всю эту гамму чувств, знаний и воспоминаний. А надо, непременно надо, чтоб передавало, потому что без всего этого шлейфа, боюсь, у украинского искусства 1990-х нет надежды по-настоящему пережить свое время.