Особенности хозяйственной политики большевиков в ходе второй красной оккупации Киева очень быстро стали сказываться на быте горожан, поставив столицу на грань голода. Действия советской власти по смягчению продовольственного кризиса возымели обратный эффект. Мало того, сопровождаясь масштабными злоупотреблениями и спекуляцией, они вымывали последние крохи из карманов населения.
Новой метлой… по сусекам
Перебои с продовольствием начались в Киеве сразу же после прихода советской власти. Достаточных запасов продуктов Директория оккупантам не оставила. Впрочем, город и при УНР, и при гетмане всегда испытывал в этом дефицит – но при большевиках проблема обострилась до крайности.
Правда, Совнарком прибыл в Киев не с пустыми руками. Изданный в конце января продовольственный декрет провозгласил госмонополию на хлеб, сахар, соль и чай. На них устанавливались твердые цены при запрете частной торговли.
Первым делом исполком Киеврады ввел собственную карточную систему на продукты. Они распределялись через государственные органы и систему кооперации. По словам Ю. К. Рапопорта, карточки получились красивые:
«Хлебный купон: рисунок – французская булка (кстати, вот уже полгода, как в Киеве вывелись французские булки); мясной купон – чудесный окорок. Обувной: американские ботинки. Сахарный: голова сахару. Одежный: френч и галифе… Посередине карточки – рабочий и крестьянин, а над ними рог изобилия, с надписью: У. С. С. Р.».
Но красота карточки проблему не решала – со средины марта начался продовольственный кризис. Гарантированный паек сократился настолько, что выпечку и раздачу хлеба стали производить раз в два дня. Правда, благодаря кредиту в 1 млн руб. с 26 марта его несколько увеличили: до ½ – 1 ½ фунта; выдали понемножку соли и сахара к Пасхе.
Улучшение было недолгим – уже в начале апреля хлеб вновь исчез из продажи. Резко подорожали и остальные продукты. Предприятия общественного питания стали подавать обеды без хлеба, а коллегия городского продовольственного комитета запретила выпуск сладкой выпечки.
Все это время власти судорожно пытаются хотя бы смягчить проблему. Так, специальным декретом старая кооперация ликвидировалась, а на ее основе создавались потребительские коммуны. Город разбили на 25 коммун с собственными аппаратами управления и распределения. Провели перепись населения, насчитав в столице 505 тыс. человек. Но дальше учета едоков дело не продвинулось, и эксперимент провалился – не только в Киеве, но и повсеместно в Украине.
Отнять и… вывезти
Для пополнения запасов власть вначале пыталась наладить товарообмен с селом. Но заплатить за хлеб товарами Киев не мог, а пускать на эти цели реквизированные ценности руководство УССР и не планировало. Между тем, крестьяне требовали за продукты немедленной и полной оплаты.
И оплаты реальной, поскольку вся денежная масса, находившаяся в обороте: российские рубли, украинские гривны и карбованцы, облигации займов, бумаги Госказначейства, купоны, совзнаки, «одесские деньги» и т. п. – для крестьянина ничего не стоили.
Как вспоминает киевский художник К. Редько, «крестьяне на деньги не продавали хлеба ни куска. Они давно потеряли доверие ко всем бумажкам: керенкам, украинкам, советским и деникинским бонам. Придешь в крестьянскую хату, а они со смехом покажут горсти таких пустых рублей».
Отчаявшись хлеб купить, власть решила его просто отнять. 12 апреля была введена продразверстка, предполагавшая полное изъятие излишков. С 15 апреля в Украине вводилась продовольственная диктатура.
Крестьянину оставляли лишь зерно, необходимое для содержания семьи, скота и на посев. Разверстка велась на классовой основе: бедняцкие дворы освобождались от сдачи хлеба вовсе; середняки облагались умеренной повинностью; крепкие хозяйства обирались сверх всякой нормы.
От этих мер правительство рассчитывало получить в целом по Украине свыше 140 млн пудов. Но здесь нашла коса на камень – своими действиями большевики в глазах крестьянства дискредитировали себя окончательно. По сводкам Киевского губисполкома за апрель, «со средины марта… почти во всех уездах губернии имеют место контрреволюционные выступления, руководимые вожаками вооруженных погромных банд».
Требования заготовителей не только игнорировались, но и повсеместно вызывали сопротивление. К тому же очень малая часть изъятого шла на нужды населения – все в основном вывозилось в Россию. Оттого-то повстанцы часто выступали под лозунгом: «Да здравствует независимая Украина! Не дадим хлеба в Московию!». А киевские рабочие не горели желанием идти в продотряды – к большому неудовольствию губисполкома.
В результате недобор по разверстке хлеба урожая 1918 года сложился колоссальный. Не радовали и перспективы, по словам Х. Г. Раковского, «опасность, угрожающая нам на данный момент — это опасность недосева. Это прикрытый саботаж со стороны кулачества, которое после того, как убедилось, что мы будем забирать у него излишки…, раньше… укрывало хлеб, а сейчас решило совсем его не сеять».
«Прелести» общепита
Классовый подход стал применяться и в распределении. Посчастливилось членам профсоюзов – для них стали открывать дешевые столовые; кормили здесь и безработных. Цены радовали – 3-5 руб. за обед. Часто под такие заведения перепрофилировались известные киевские рестораны.
Со средины марта заработала первая рабочая столовая на Подоле. Затем открылась Центральная рабочая столовая на Крещатике, 42. Стали кормить нуждающихся ресторан «Метрополь» на углу ул. Владимирской и Фундуклеевской; ресторан гостиницы «Прага» по ул. Владимирской, 36; кафе «Семадени» на Крещатике, 15. Всего к июню в Киеве было открыто 14 подобных предприятий.
Но столовые не решали проблему кардинально. Да и питались там, в основном, избранные: совслужащие, промышленный пролетариат и вооруженная охрана были социальной базой нового режима. Именно их и поставили в привилегированное положение при распределении.
С 23 апреля Киевская рада ввела классовый паек, а с 15 мая стали выдавать соответствующие карточки. Граждан разделили на три категории. Первую, «своих», обеспечивали по высшим нормам. Сюда же приписали детей, беременных, кормящих матерей; инвалидов и раненых бойцов. Во вторую категорию включили всех наемных служащих, врачей и домохозяек. К третьей, снабжавшейся на грани выживания, отнесли лиц, использующих наемный труд, служителей культов, рантье и т. п.
Как прозябали последние, описывает киевская студентка, взявшаяся помочь пожилой соседке:
«Несчастная старуха… отказывает себе в куске хлеба. В те дни, когда она ест у нас, она счастлива… При распределении киевлян по категориям, она каким-то образом попала в третью, и ничего не получает…».
Программа городской власти в продовольственной сфере к лету практически провалилась: «Наш горпродком так работает, что никто почти ничего не получает по карточкам», – вспоминает киевлянка. Усугубляли проблему массовые злоупотребления «ответственных товарищей». Совершенно отсутствовали учет и контроль при поставках продуктов. Что не разбазаривалось от бесхозяйственности и некомпетентности, то целенаправленно разворовывалось. Ежемесячная потребность Киева в продуктах обеспечивалась по заготовкам лишь на 8-15%. Но даже из них большая часть при распределении уходила на сторону.
Киевляне, между тем, были не слепы. Слыша повсюду лозунг: «Кто не работает – тот не ест», стоящие в многочасовых «хвостах» за хлебом рабочие видели веселящихся в ресторанах новых «хозяев жизни». И это вызывало крайнее озлобление.
Гримасы рынков: «белого» и «черного»
В итоге Киеврада вынужденно допустила свободный подвоз продуктов, не подпадавших под госмонополию – мясной, молочной, овощной продукции и т. п. – из окрестных сел. Крестьянам, везущим продовольствие, разрешили свободный въезд в Киев.
Но и из этого мало что вышло – киевские рынки почти опустели. Крестьяне опасались грабежа на заставах. Так, в Дарнице вооруженные люди останавливали телеги, разбрасывали и отнимали продукты. Самочинными реквизициями грешили все поголовно – милиция, охрана, воинские части и т. п. Кроме того, напуганные повстанческим движением, охранники буквально изводили въезжающих обысками и проверками.
В результате до торговых рядов доходило немногое. И цены на рынках росли стремительно – только стоимость ржаного хлеба за полгода советской власти возросла тридцатикратно! Записи киевской студентки хорошо показывают динамику роста цен весной-летом 1919 года – 80, 90, 100, 120 рублей в течение лишь одного месяца. «Хлеб стоит от 120-140 р. фунт. Вероятно, для многих он недостижим». Что до остальных продуктов – даже в сезон овощей они неуклонно дорожали.
Упадок торговли наблюдался и на киевских улицах. Ю. К. Рапопорт вспоминает: «Один за другим пропадают магазины, и на месте их раскрываются зияющие впадины домов».
Некоторые хозяева, правда, изворачивались, пытаясь выжить. Студентка пишет:
«Магазины… или национализируют, или «кооперируют», то есть сам владелец превращает свое дело в фиктивный кооператив и таким путем спасает остатки запасов. Магазины галантереи и мануфактуры почти совсем исчезли… В чайном магазине Перлова – советская цветочная торговля, где покупать могут только коммунисты и советслужащие. В первой ювелирной артели – продают овощи».
Между тем, торговля из-под полы достигла грандиозных масштабов. Продавалось все: продукты, хлеб, мануфактура, керосин, одежда, золото, драгоценности и т. п. На спекулятивных операциях порой наживались целые состояния.
«Р. рассказывал, что жена одного из курьеров совнархоза, торгующая хлебом, имеет месячный оборот в 400 тысяч рублей. Ее муж поэтому потребовал увеличения жалования, не желая быть на содержании у жены», – отмечает молодая киевлянка.
Именно спекулянтов, а не собственных некомпетентных и вороватых функционеров, власть и обвинила во всех бедах: в росте цен, обвесе, обмане покупателей, сокрытии хлеба «с контрреволюционными целями» и т. п.
Искусство обмена в действии
Провалив продовольственное дело, Губисполком дал добро киевлянам на самообеспечение продовольствием. Для этого им разрешили заводить огороды в городской черте. Свободные участки для этого стали предоставляться домкомам, профсоюзам, артелям и т. п. Губземотдел пытался даже обеспечить граждан рассадой по низким ценам.
Еще одним способом хоть как-то выжить стали поездки и походы в села для меновой торговли. Появилась категория т. н. «мешочников». Вот как К. Редько описывал подобные предприятия:
«Сестра моя, способная трудолюбивая женщина, в период продовольственного недостатка, напокупала на толкучке на некоторую сумму денег всякого тряпья – «драгоценного» товара для деревни… Особенно надо угодить хозяйке… – тогда откроются всякие кладовые, скрыни, погреба и печи с горячей пищей. Обмен должен быть обеспечен хороший.
– …На поезде не поедем, – решает сестра. Поездом ездит большинство. А мы… пойдем потихоньку пешком. Подвернуться по дороге подводы, попросим, может и подвезут… Но не всегда «прогулки» так легки, развлекательны и удачны. А в нынешние времена рискованны».
Таким образом, в окрестные и отдаленные села из Киева потек ручеек товаров, имевших в глазах крестьянина хоть малейшую ценность. А масса милых сердцу обывателя вещей, спасенных от реквизиций, контрибуций и просто грабежа, отправилась на рынок, в скупку и в ломбард…
Киевская студентка пишет:
«Продаем мы все. Все магазины превратились было в комиссионные конторы. Шурум-бурумы богатеют… У нас новые хлопоты: беготня по ломбардам для получения вещей, бывших в комиссионных магазинах. Постановили возвращать вещи только членам профессиональных союзов… Выдача происходит в определенные дни, и тогда ломбард битком набит людьми; заведующий выдачей и его помощники грубы, вороваты, пристрастны… При малейшей жалобе или при протесте, они грозят окончательной конфискацией, арестом в ЧК».
Правда, и на эти жалкие крохи наложило свою руку государство.
«То же было в Петрограде… Большевики спохватились, что у них из-под носа исчезает много хороших вещей; они заперли все комиссионные конторы, находящиеся в них вещи, свезли в городской ломбард, серебро и золото конфисковали, остальные вещи будто бы будут возвращать. У нас очень много вещей таким путем пропало».
Впрочем, «выдающиеся» успехи большевиков проявились не только в продовольственной сфере. Не меньшему развалу подверглись и другие важнейшие отрасли: топливная, энергетическая, транспортная…