Идти в подмастерья не захотел. Толку не будет — так старшее поколение смотрит на молодых людей. А профильных учебных заведений в Украине нет: техникумы закрыли. Поэтому часовому делу обучался сам. Почти все, кто сейчас приходит в профессию, самоучки
Часы чаще отстают, чем спешат. Детали со временем изнашиваются, и трение увеличивается. А спешат они, если намагничиваются. Сам я стараюсь все делать вовремя: я пунктуален, возможно, даже слишком.
Рабочий день начинается в семь и длится до шести вечера. Такой график уже вошел в привычку. Раньше засиживался и до восьми-девяти, но потом понял, что не дело. Отдых могу себе устроить в любой день — под событие, а вот в выходные в основном работаю.
Не встречал еще человека, который бы не удивился, узнав, что я часовщик. «Откуда терпение?» — спрашивают меня. Но я не делаю над собой усилий, для меня это привычная работа. Глазомер хороший еще с института: я заканчивал Киевский политехнический, много чертил. Поначалу, конечно, глаза уставали. Хотя увеличительное стекло беру редко — помогает близорукость.
В часах больше сотни деталей. Первые часы попали ко мне в руки в седьмом классе: отыскал в шкафу. У отца была «Победа», у матери «Чайка» — оба механизма не на ходу. Попробовал разобрать, только из этого ничего хорошего не вышло — собрать уже не смог. Но именно тогда мне захотелось понять, как же оно все устроено.
Ярослав Мартыненко, часовщик
Первые часы заказала одноклассница. У меня только появился «Луч» от моего двоюродного дедушки. Обычные советские часы, но сделанные со вкусом: сдержанные такие и, как сейчас бы сказали, «унисекс». Одноклассница увидела, спрашивает: «Можешь и мне найти?» Нашел на Куреневке, однако некоторые детали оказались неисправны. Тогда я отыскал алогичный механизм-донор и переставил. Оставалось добавить женский ремешок.
Барахолки теперь не те. За годы люди повыносили все что можно, а те, кто понимает, все скупили. Механизмы беру на интернет-аукционах, например eBay.
В советское время часы клепали массово. Поломанные механизмы в изобилии, можно брать на запчасти. Но у этих советских «кировок» низкое качество — нужно еще попотеть, чтобы они показывали точный ход.
Постепенно начал переходить на старые антикварные часы. Но когда часам сто лет, сложно найти аналогичный механизм, к тому же он стоит больших денег. Поэтому занялся изготовлением деталей.
Больше нравится делать марьяжи. Марьяж — это переделка старых часов. Механизм остается антикварный, а корпус, циферблат, стрелки — новодел. Тут и начинается творчество: это уже не просто ремонт.
Современная швейцарская Omega стоит минимум три тысячи долларов. А марьяж с механизмом этой же часовой марки, только столетней давности, пятьсот. Хотя многим просто нравятся часы со следами времени: просят, чтобы и позолота осталась чуть потускневшей.
Сейчас почти все часы высокого класса делают с прозрачной задней крышкой. Я — тоже. Владельцу же интересен не только циферблат, но и механизм: как маятник колеблется, как двигаются шестеренки… Качество обработки мостов тоже, бывает, завораживает. Это как стол: можно отшлифовать и вскрыть лаком, а можно отшлифовать, сделать инкрустацию и только потом залакировать.
Чем больше камней, тем лучше механизм. Они как подшипники на машине. И для ценителей эти камни важнее тех, что на корпусе. Часто используют рубины, но есть один тип часов, в которые идет настоящий алмаз. Это хронометры: там тяжелый маятник, нужна особая твердость.
К часам относятся бережно, они хранятся как семейная реликвия. Поэтому свой внешний вид антикварные часы сохраняют. Но главное — качество механизма. Мне приятно работать с карманными часами от девятисотых годов до сороковых годов прошлого столетия. Это Швейцария, Германия, США. Заказчики, конечно, редко оставляют их карманными: переделывают в ручные. Мода на ручные со Второй мировой не угасает: тогда их начали делать на фронт.
Часами больше интересуются мужчины. И мужских часов тоже больше — и антикварных, и современных.
Занимался одно время кузнечным делом. В кузне получил знания о металле — понял его. Потом занялся ювелиркой, эти навыки тоже пригодились. Нет ушка, за которое цепляется ремешок, могу изготовить и припаять. Большую часть времени работаю за станками, в ушах — гул.
Часы слушаю пару часов в день: пока ставлю корпус, проверяю ход. Если ход вялый, значит, часам чего-то не хватает. Когда маятник хорошо работает, то звук звонкий, резвый.
Пока делаю часы, они мне нравятся. Как только закончил, интерес к ним пропадает. Но запоминаются частички истории. Раньше на крышках с внутренней стороны ставили подписи: мастер выцарапывал дату, когда делал обслуживание. Попадаются часы, на которых по четыре-пять таких записей. Тогда ты понимаешь, что вот за этими часами в такое-то время кто-то заботливо следил — носил их. Сам я часы не ношу: мне хватает циферблата в телефоне.