Когда я начинал работать, лошади были другие, сейчас они в связи с американизацией стали спокойнее, более ручными, что ли. А раньше, чтобы это животное держать, нужно было усилие до 750 кг. Бывало, оно по кругу тебя тащит, а ты ничего не можешь сделать. У нас на старом ипподроме на Печерске была лошадь по кличке Тоскующая, мы ее называли Таскающая
Ее привезли из Москвы, с проблемами нервной деятельности. Она так тянула, что никто не хотел на ней ездить, мог удержать только мой отец. А у него был брат, в цирке работал, держал на помосте пианино, а на нем 12 человек. Отец говорит: «Я привезу, он ее поборет». Посадили моего дядю в качалку, он первый круг ехал – улыбался, второй – перестал, а на третий кричал: «Снимите меня». Лошадь держать нужно головой, включать в действие все виды мышц, руки, ноги, и спину. Лошадь прет, а ты ее держишь.
Наездник в отличие от жокея не должен быть худым, а наоборот. Наездник с качалкой должен был весить не меньше 96 кг. После каждого заезда все взвешивались, а на качалках было клеймо. Потому что некоторым наездникам нужно было цеплять довесок. У нас был один наездник, бывший жокей, весил очень мало. Тогда качалка весила 25-30 кг, а у него и 60 кг не было.
Сегодня одно колесо качалки стоит $200, а качалка – $4-5 тысяч. Я пытался, когда стал директором, делать с заводом Антонова свои. Они говорят, давай миллиард купонов, и мы тебе сделаем качалку. Другой вопрос – кто их покупать будет. Мы сделали колеса, дисковые, как в велосипеде, это давало преимущество в резвости. Но трясло так, что можно было поотбивать себе все. Тогда поняли, что нужно было на резиновом ходу сделать. Эти колеса до сих пор у одного коневладельца на конюшне стоят.
Павел Бабутин, наездник
Травматизм, конечно, что о нем сказать. У меня самого перелом позвоночника в 1968 году был. Меня даже растоптали один раз, испугом отделался – шлем лопнул, а тело было что сплошной синяк. Я помню, как снимали фильм о травматизме, в повороте мы должны были специально упасть. Так старались, что один наездник сломал руку – наснимались (смеется) за 25 рублей.
Меня учили с детства: как бы ты к лошади ни относился – не забывай, что это животное. Заходишь в денник, ты должен ее окликнуть, ведь по своей натуре она всегда будет обороняться. Или ударит, или укусит – это естественно. Самое опасное, это когда мы едем: наездник сидит в качалке, он ничем не защищен. Молодая лошадь может сзади ударить, ты ведь сидишь, по сути, под хвостом. А скорость на бегах под 60 км/ч, на скачках – 90. Но в испытаниях лошадей на бегах нет скорости, здесь главный критерий – это резвость, время, за которое лошадь пройдет круг в 1600 м.
Профессия наездника, считай, передается по наследству. Раньше главным центром подготовки было село Хреновое в Воронежской области. Это имение графа Орлова, именно там была выведена орловская порода. Сейчас наездников готовят в Украине только в Мирогощанском аграрном колледже, это Ровенская область. Но некоторые ребята продолжают ездить в Хреновое. Есть выпускники, которые работают на Московском ипподроме, многие в Польше ездят. Много самоучек, сейчас все изменилось. Женщины стали ездить, особенно у нас в Киеве. Раньше и конюхами были мужчины, сейчас – женщины.
Наша профессия очень дорогая. Самое обидное, что нет призового фонда, 600 грн за первое место платят. Он наездник, а у него еще и конюх, целая команда, всем надо платить. На Западе такого нет, там конюх получает деньги от хозяина. Там хозяин лошади нанимает тренера. Тренер, в свою очередь, нанимает наездника. Себе он забирает 20% призовых, а с наездником уже как договорится. Тренер должен платить и конюху, и остальному персоналу.
Мой дед, Григорий Яковлевич Ажажа, родился в Великих Сорочинцах на Полтавщине, в бывшем имении Николая Гоголя. С такой фамилией люди встречаются только в этом селении. По местной легенде, царь Петр Первый селил там пленных турок. А отец деда относился к нему очень жестоко, не признавал сына, который родился во время его службы в армии. Дед не выдержал такого обращения и в девять лет сбежал из дому. Тогда стояла морозная зима, и его замерзающего подобрал один барин. Позже оказалось, что это граф Измайлов – управляющий Дубровским конным заводом великого князя Дмитрия Константиновича Романова. Он дал деду начальное образование, а потом отправил в школу тренеров-наездников. Дед был конмальчиком (подросток в униформе, выводящий лошадь перед скачками. – «Большой Киев»), затем стал жокеем и в 16 лет на жеребце по кличке Кулик выиграл дерби в Одессе. Про него даже Владимир Гиляровский писал, что «Всяк кулик в своем болоте велик! Кулик орлово-ростопчинский в одесском болоте оказался велик». Я храню дома эту вырезку из газеты.
Дед был два года директором ипподрома, того старого, что на Суворова на Печерске находился. Дед был копией Семена Буденного. Один раз, во время войны, не давали вагон, чтобы вывезти лошадей в Дубровку. Так он надел папаху, бурку, зашел – сразу дали вагон. А в 1951-м году на ипподроме разыгрывали приз Буденного, и Семен Михайлович говорит: я знал, но ты еще больше на меня похож. Дед выиграл тот приз. На трибунах тогда смеху было, мол, вон два брата Буденных стоят на трибуне.
С 1930 года моя мама стала работать зоотехником в Харькове. Здесь она и познакомилась с моим отцом. Он работал личным телохранителем членов правительства. При этом тоже ездил на ипподроме, очень успешно – дважды выигрывал трехлетний колхозный приз в Москве с установлением всесоюзного рекорда.
Старый киевский ипподром – это отдельная история. Немцы хотели подорвать трибуну, но ничего у них не вышло. Там стены были по три метра, так только стекла всюду вылетели. Это был уникальный ипподром, с тыла «Арсенал», там ремонтировали оружие, а внизу, в подвале, его пристреливали. Наверху были наши конюшни. Я детство свое вспоминаю, когда закрывали в фуражной, там более 1,5 тонн овса было. Давали по котелку и заставляли выбирать горох, его потом и варили. Это 1947 год, благодаря ипподрому тогда и выжили. Его закрыли в 1960 году, обещали, что откроют через год, а открыли через шесть, уже здесь, на Теремках. На старом ипподроме трибуна была на три тысячи посадочных мест, и она была забита битком. Любили это дело «арсенальцы», завод ведь был в 50 метрах.
Кого на трибунах только не встретишь тогда: и артисты, и военные, и летчики. Завсегдатаями директорской ложи были юмористы Штепсель и Тарапунька, Любовь Шах, Мария Бем, Ольга Кусенко (первая жена Тарапуньки), Григорий Веревка, Остап Вишня, Борис Гмыря, Амвросий Бучма, да всех и не упомнишь сейчас. В Киеве снимали первый фильм Вячеслава Тихонова «ЧП», так он каждый беговой день был здесь. Валерия Заклунная, например, из-за ипподрома, можно сказать, стала актрисой. Она училась со мной в одной школе, на год старше, с моим братом. У нас в школе учительница русского языка вела театр, чего мы только не ставили. Потом Заклунная попала в народный театр, в клубе МВД, как раз напротив нашей школы. А его руководителем была Бем. Вот она тоже стала ходить на ипподром. Как-то еду, а она кричит с трибуны: «Пашка, выиграй, я поставила на тебя». Иду вечером с барышней, спускаюсь вниз от Михайловской, вдруг мне на шею прыгает Лерка. Счастливая, говорит: «Я десять рублей выиграла».
Отдельно стоит вспомнить директора ленинградского Пушкинского театра Константина Скоробогатова. Он был очень дружен с моим дедом, был страшным конником и очень любил Киев. Сам ездил на бегах, имел более 140 побед в любительских призах. Когда он приезжал с театром в Киев – это было что-то.
В 1950-х годах украинский язык в Киеве можно было услышать только в двух местах – Верховном совете УССР и на ипподроме. Здесь работали девушки из сел по лимиту. Прихожу домой, говорю по-русски, прихожу на конюшню – по-украински. Украинский язык в школе изучали только с четвертого класса, первая моя учительница была Фаня Ютковна Фальштейн. Какой у нее был язык, сама из Черкасс, мы ее называли батька Махно. У нее такая прическа, ну вылитый атаман. Потом в седьмом классе уже была Вера Ивановна Величко, мы как раз начали изучать творчество Павла Тычины: «В полі трактор, а в повітрі флот, хай живе радянська влада». Она нам всегда говорила: вы не того Тычину читаете, почитайте раннего, там лирика. Попалось нам как-то незнакомое слово, приходим мы к Вере Ивановне: «Ну, що це за слово, ну, що це за слово?». Она говорит: «Хлопці, я не знаю, ідіть до Фані Ютківни». Приходим до Фани Ютковны, а она: «Йдіть під три чорти, такого слова немає». Учили украинский, еще как учили. Помню, спрашиваю: Фаня Ютковна, за что четыре? За русизмы, Бабутин, за русизмы, говорит в ответ.
В 1966 году я поступил после армии на Киевский ипподром, а через семь лет попал в тренировочное отделение ученика моего отца и деда Степана Дорошенко. С 1980 года стал работать наездником самостоятельно. Потом началась перестройка, выборы директоров, меня и выбрали в 1989 году. Годом ранее я познакомился со своей будущей женой Людмилой Хлопцевой. Она тоже наездник, установила в Киеве ряд рекордов, участвовала в чемпионате Европы среди женщин и третье место заняла.
Что говорить про ипподром в то время – вообще ничего не было. Там росла смородина, а там кукуруза. Но главное – людей тогда потеряли, на трибуне было пусто. Мой друг познакомил меня с представителем Венгерской Республики в Москве, а тот меня познакомил с графом Явором, известным конником. Он очень хотел наших лошадей, вот я ему и предложил – он мне 16 компьютеров, а я ему 16 лошадей, по бартеру. Явор дал добро. Но, как оказалось, разрешение на бартер в Киеве тогда не давали, пришлось ехать в Москву. Разрешение на бартер я получал в Совете министров СССР, друзья устроили так, что через три дня я уже был в кабинете у Владимира Гусева, заместителя председателя Совета министров Николая Рыжкова. У меня до сих пор хранится конверт от нарочного, на котором написано «Москва. Кремль. Бабутину». Компьютеры я продал и заработал за раз 3 млн рублей, колоссальные деньги на то время. За эти средства смогли отремонтировать трибуну, крышу, заново создать центральную отопительную систему, построили гараж, заправку, перекрыли все конюшни, смогли осуществить ремонт дорожки. Был построен крытый ток на подсобном хозяйстве, два склада хранилища для сена, куплено три трактора, комбайн, два пресс-подборщика. Вот ипподром работал, сено свое, овес свой, была пшеница, перерабатывали муку и получали дополнительно деньги. Сена было на три ипподрома, в Москву отправлял вагонами. А сейчас на нынешнее состояние ипподрома смотреть больно.
В 1990 году я возглавил делегацию Украины по линии ЮНЕСКО в Париже. Там в основном были артисты, культурологи. Но я никак не мог понять, почему они еще и меня поставили. А когда приехали в Париж, понял. Мишель Удо, который все это организовал, – конник, у него свой конный театр Cosaques du Don, то есть казаки с Дона. Дело в том, что в городе Монтаржи осели казаки, которые дошли до Парижа и остались во Франции. У Мишеля было 17 голов лошадей, одни клички чего стоят: Душка, Ермак, я вот очень смелся над кобылой по кличке Раиса Горбачева.
Мишель меня познакомил с директором Венсенского ипподрома Жаком Шартье, он и показал мне, как устроен и работает Pari Mutuel Urbain (PMU, взаимное городское пари). Я был поражен, когда узнал, что оборот от тотализатора составляет 14 млрд франков. Тогда и заболел идеей организовать что-то подобное у нас в Украине. Это отдельная тема, как мы все организовывали, но в 1994 году получили разрешение на 25 лет. На следующий год было создано акционерное общество «PMU Украина». Нашли частного инвестора, который выделил деньги нам, Румынии, Мали и Мозамбику. В 1996 году стала падать игра, это были самые тяжелые годы для украинской экономики. Негласное правило спортивного тотализатора гласило, что цена одного билета не должна превышать стоимости 1 кг хлеба в данной стране. Открытие игры назначили в апреле, когда все население в селе на картошке и в садах. К концу лета можно было получить на один выигрышный билет 1,8 тыс. грн, но мы уже были банкроты. Французы пообещали сделать еще одно вливание, но осенью передумали и нам пришлось закрыть игру. То же было в Румынии. А в Мали и Мозамбике полный успех. У них, в отличие от нас, зарплата $200 средняя и они исправно получали.
Оборот тотализатора в Европе €40 млрд. 10% уходит в пенсионные фонды. Призовой фонд достигает €1млрд. Огромные деньги. Если тотализатор в Японии дает $60 млрд оборота, в Гонконге – $40 млрд. Призовые в Гонконге самые большие в мире – $136 тыс. на одну лошадь.
Я всегда говорю, что по положению дел в коневодстве можно судить о положении дел в стране. А мы видим, какое отношение у нас. Страшное отношение, плохое отношение. Человек не должен забывать свое прошлое, что благодаря лошади человек стал человеком. Ведь лошадь – это и воин, и пахарь, и почта, и культура, и все, что вы хотите. А мы все это забываем.